Сон № 9 - Дэвид Митчелл

Вообще-то, токийские лапшевни – самые убогие в Японии, так что эта – самая убогая в мире. Она так убога, что у нее нет ни названия, ни определенного цвета. О ней мне рассказал Суга – здесь дешево, как и полагается, зато можно сколько угодно пить воду со льдом и листать комплекты комиксов за последние двадцать лет. Оставляю велосипед в переулке за углом, вдыхаю запах гари из вытяжки и вхожу сквозь нити бусин в дверном проеме. Внутри грязно, засижено мухами. Четыре строителя молча сидят над четырьмя засаленными плошками. Повар – старикан, который умер пару дней назад. Круглый плафон единственного светильника под потолком пятнают кучки дохлых насекомых, а на стенах красуются разводы жира. По телевизору идет старый черно-белый фильм про якудза, но его никто не смотрит. Гангстера швыряют в бетономешалку. Головки вентиляторов поворачиваются то туда, то сюда. Повар вздрагивает, реанимирует свой труп и распрямляет спину.

– Тебе чего, сынок?

Заказываю лапшу-соба[98] с тэмпурой, яйцом и луком, сажусь на табурет у прилавка. «Сегодня», – говорилось в сообщении. Завтра в это же время я буду точно знать, оказался план «Д» верной ниточкой или очередной липой. Надо как-то обуздать свои надежды. Они рвутся из узды. Кто это может быть, как не отец? Приносят лапшу. Посыпаю ее молотым перцем чили, смотрю, как перчинки расплываются по медузе растопленного жира. Едали лучше, едали хуже.

Снаружи, в слепящем сиянии, велосипеда нет. В переулок втиснут черный «кадиллак», наподобие тех, что ФБР использует для президентских миссий. Задняя дверца приоткрывается, и в щель выглядывает ящерица – короткие иглы белых волос, широко расставленные глаза предоставляют обзор на двести семьдесят градусов.

– Что потерял?

Поворачиваю бейсболку козырьком вперед, чтобы прикрыть глаза от солнца. Ящерица облокачивается о крышу «кадиллака». Вроде бы мой ровесник. Под один короткий рукав рубашки из змеиной кожи уползает драконий хвост, а из-под другого высовывается драконья голова.

– Велосипед.

Ящерица что-то говорит, обращаясь к кому-то в «кадиллаке». Водительская дверца открывается, вылезает мужчина в солнечных очках с франкенштейновским шрамом на щеке, обходит «кадиллак», поднимает с земли груду металлолома и протягивает мне:

– Этот, что ли?

Его руки мускулистее и массивнее моих ног, а пальцы унизаны золотом. Он настолько огромен, что заслоняет собой солнце. Я ошарашенно беру металлолом и тут же роняю.

– Ага, этот.

Ящерица сокрушенно цокает языком:

– Ах, какие вандалы!

Франкенштейн ногой отпихивает останки велосипеда и большим пальцем тычет в «кадиллак»:

– Залезай. Отец велел тебя доставить.

– Вы от отца?

Франкенштейн с Ящерицей насмешливо переглядываются.

– От кого же еще?

– А искорежить велосипед тоже отец велел?

Ящерица отхаркивается и сплевывает:

– Эй, мудозвон сопливый, лезь в машину, не то щас все руки пообломаю нафиг.

Потоки машин волокут гарь и шум от светофора к светофору. У меня есть выбор?

«Кадиллак» урчит и мягко, как на воздушной подушке, катит по мосту через реку Сумида. Тонированные стекла приглушают яркий дневной свет, а кондиционер охлаждает салон до температуры пива в холодильнике. Я покрываюсь гусиной кожей. Франкенштейн сидит за рулем, а Ящерица, как поп-звезда, растянулся на заднем сиденье, рядом со мной. Поездка доставила бы удовольствие, если бы не якудза и возможная потеря работы. Вот бы найти телефон и позвонить госпоже Сасаки, сказать ей… что? Меньше всего на свете мне хочется ей лгать. Она хорошая. Мысленно уговариваю себя, что все это – пустяки, ведь за мной прислал отец. Вот что главное. Почему же это не радует? Мимо проплывает Северный Токио, квартал за кварталом, квартал за кварталом. Лучше быть машиной, чем человеком. Магистрали, эстакады, объезды. Трубопровод нефтефабрики, обсаженный штопорами сосен, тянется на километры. Огромный автомобильный завод. Акр за акром – белые каркасы кузовов. Выходит, отец как-то связан с якудза. Что ж, в этом есть определенный смысл. Деньги, власть и влияние. Белые полосы, колышущиеся деревья, заводские трубы – все как во сне. Часы на приборной доске показывают 13:23. Госпожа Сасаки будет гадать, почему я опаздываю.

– А можно позвонить?

Ящерица показывает мне средний палец. Я наглею:

– Я только…

Франкенштейн оборачивается:

– Заткнись нафиг, Миякэ! Терпеть не могу, когда малолетки ноют.

Отец не дал мне права голоса? Гадать бесполезно, надо откинуться на спинку сиденья и ждать. Проезжаем шлагбаум пропускного пункта. Франкенштейн жмет на газ, и «кадиллак» рвется вперед по платной магистрали. 13:41. Начинаются жилые районы, подступают горы, густо утыканные вышками электропередач. Справа на горизонте вычерчивается полоска моря. Ящерица зевает и зажигает сигарету. Он курит «Хоуп».

– Стильно путешествуем, а? – говорит Франкенштейн, обращаясь не ко мне. – Знаешь, сколько стоит такая тачка?

Ящерица крутит на пальце перстень-череп:

– До фига.

Франкенштейн облизывает губы:

– Четверть миллиона долларов.

Ящерица:

– А на наши?

Франкенштейн прикидывает:

– Двадцать два миллиона иен.

Ящерица смотрит на меня:

– Слышал, Миякэ? Если сдашь вступительные экзамены, всю жизнь прокорпишь в офисе, будешь откладывать премиальные и девять раз переродишься, тоже сможешь разъезжать в «кадиллаке».

Я смотрю прямо перед собой.

– Миякэ! Я с тобой разговариваю.

– Извините. Мне же было сказано заткнуться нафиг.

Ящерица присвистывает, с шелестом раскрывает выкидной нож.

– Ты губами-то не шлепай… – Нож, сверкнув у моего запястья, рассекает корпус наручных часов. – Мудило.

Ящерица крутит нож в пальцах, злобно сверкает глазами: мол, попробуй сказать что-нибудь. Потом хохочет, скрипуче и отрывисто, зная, что победа за ним.

Вдали от прибрежной полосы Токийского залива празднуют торжественное открытие «Ксанаду». Съезд со скоростного шоссе увешан гирляндами, над огромным куполом парит гигантский дирижабль «Бриджстоун». У меня начинает болеть горло. «Валгалла» откроется под Новый год, а «Нирвана», с конечной станцией монорельсовой ветки до аэропорта, все еще строится. Поток машин ползет с черепашьей скоростью. Междугородние автобусы, седаны-универсалы, джипы, спортивные машины, снова междугородние автобусы бампер к бамперу выстроились в очередь перед пропускным пунктом. С флагштоков свисают флаги всех стран мира. Невероятных размеров транспарант с надписями: «„Ксанаду“ – открытие сегодня! Земной рай для семейного отдыха. Девятиэкранный мультиплекс! Олимпийский бассейн! Танцевальный зал „Криптон“! Караоке-центр! Кухня всех стран мира! Аквапарк „Нептун“! Патинко „Плутон“! Автостоянка на 10 000 – да, на 10 000 – парковочных мест». Полицейский на мотоцикле машет нам рукой, указывая на отдельную подъездную дорогу.

– «Кадиллакам» всюду почет и уважуха. – Ящерица выбивает из пачки еще одну «Хоуп».

– Так это ж наш человек, – говорит Франкенштейн, пока стекло ползет вниз. – Возвращаются старые добрые времена. Когда-то каждый долбаный полицейский в этом долбаном городе относился к нам с уважением.

«Кадиллак» поворачивает и едет вверх по склону прямо на солнце, превращенное тонированным стеклом в темную звезду. С вершины горы мы въезжаем на